"Атаман перешёл в наступление, позволив себе привычно-развязный тембр голоса. Если не бьют — значит, бить не собираются. А на базаре выезжать ему было не привыкать. Но с Гвоздём он ошибся, ибо Гвоздь разговаривать и не планировал. Ему нужен был только повод, и вот этот наглый голос послужил той самой красной тряпкой, что пробудила в Гвозде поистине животное бешенство. На пальцах атамана новоиспечённый каратель увидел перстни.

— Ах ты сука! — прорычал Гвоздь в большей степени непроизвольно, нежели с целью психически подавить оппонента, и из его рукава выскользнул козырь. Когда карты раскрыты и козыри оказываются у тебя на руках, ты переживаешь триумф победителя.

Это незабываемое чувство восторга, которое, должно быть, испытывает партизан, атакующий из засады внезапно и решительно растерявшегося противника.

Атаман сжался под ударом точно так, как Гвоздь видел в своём воображении. Пытаясь прикрыть голову, он сам отдал запястья, которые дубинка сожрала жадно и с хрустом."

"Там обычно собиралось местное фанатьё числом в несколько рыл. Раньше они пили пиво, а теперь набили себе на руках кресты в знак принципиального отказа от алкоголя и прочей дряни. Гвоздь фанатом не был и кресты не набивал, хотя с бухлом и папиросами завязал тоже. Принципиально. Но не потому, что это противоречило высоким идеям, а просто потому, что в ходе последней пьянки отравился водярой основательно. Блевал желчью. А потом вдруг задался неожиданным вопросом, который словно выплюнул из своего желудка, стоя на четвереньках: «Зачем?». Неожиданным, потому что до армии пил конкретно и в армии пил по возможности. А уж как пил по возвращении домой! Но вот надо было, по всей видимости, дойти до какой-то грани или даже перейти её и увидеть, как выглядят жидкости, производимые твоим собственным организмом. Надо было поползать на карачках с широко открытым ртом и глазами, надо было помолить Невидимое и Вездесущее о пощаде, чтобы в итоге прийти к такому простому, такому естественному и такому неожиданному вопросу: «Зачем?»."