"В двадцатых годах юный Юлиус Эвола начал с того, что исповедовал «абсолютный индивидуализм». В это время он также сочинил важный труд «Теория и феноменология абсолютного индивидуума», который, в конце концов, дал жизнь двум различным книгам , про которые он, не колеблясь, говорил, что они представляют «систематическое и окончательное изложение» его «доктрины» . Этот индивидуализм, который Эвола исповедовал во время своего дадаистского периода, носит, прежде всего, черты влияния немецкого идеализма, учения Ницше и индивидуалистического анархизма Макса Штирнера. Эвола в ту пору ставит перед собой цель возвестить философскую теорию, которая стремится довести идеализм до самых крайних его следствий, выражая «необходимость абсолютного самоутверждения индивида». Затем он к тому же скажет, что у Ницше он позаимствовал, прежде всего, идею восстания, основанного на «утверждении принципов аристократической морали и ценностей бытия, которое становится свободным ото всех связей, и которое само для себя является своим собственным законом»

"Хайдеггер никоим образом не склонен верить, что «нулевая линия» осталась отныне позади нас. На его взгляд, «торжество» нигилизма совершенно не означает его завершения. «С кульминацией нигилизма, — пишет он, — начинается лишь его конечная стадия, которая, вероятно, будет необыкновенно длинной, потому что на ней безраздельно будет царить нигилизм, ставший “нормальным состоянием”, и это “состояние” будет упрочиваться». Именно поэтому нулевая линия, на которой кульминация достигнет своего предела, еще совершенно не видна» . Но он также добавляет, что, к тому же, является ошибкой считать, как это делает Юнгер, что будто бы «нулевая линия» является чертою, внешней по отношению к человеку, которую бы человек смог бы «пересечь». Человек сам является источником забвения Бытия. Он сам и есть «зона линии». «Никоим образом, — уточняет Хайдеггер, — линия, мыслимая как знак, указующий на царство торжествующего нигилизма, не является чем-то, что находится перед человеком, чем-то, что возможно пересечь. Так рушится равным образом возможность нахождения trans lineam и возможность перехода, позволяющего этого достичь».

"Дриё, который мечтал быть проповедником или монахом и который в предисловии к одному из своих самых знаменитых романов, «Жиль» (1939), пишет, что если он бы мог начать заново свою жизнь, он посвятил бы ее изучению истории религий, также проявляет страстный интерес к мифам. Как и Юнгер, он к тому же постоянно ссылается на сакральное, но никогда не стремится связать это сакральное с какой-либо отдельной религией. Сакральное для него — это синоним божественного, и это божественное более имманентно, нежели трансцендентно. Уже чтобы описать жестокую реальность Великой войны, он обращается к религиозной терминологии. Когда взрываются бомбы, он восклицает: «Это не люди, это милосердный Бог, сам милосердный Бог, суровый и жестокий!»