Во имя самой жизни написана эта книга о тысячеликой смерти. Может быть, другие видели всё иначе — я видел именно это, и видел именно так…

Потом упадёт занавес, сотканный из ночи, снега и ужаса, но на сцене уже не будет никого из актёров, и некому будет раскланиваться, благодаря за аплодисменты восседающих на золотых стульях далёких зрителей. Прочь же, прочь! Закройте глаза! Не думать, не чувствовать, не надеяться!

—Чем хуже дела, тем больше их держат в тайне, —

Господи Боже, если бы командир подумал обо всё об этом! О всех тех, кто остался болтаться на Крите как тряпичная кукла в линиях электропередач, кто замёрз насмерть под Москвой и был положен сослуживцами вместо мешка с песком на бруствер траншеи для дополнительной защиты, всех, утонувших в Припятских болотах или разорванных в кровавые клочья под Севастополем! И ещё о всех женщинах, детях, домах, садах, письмах…Ну нет, товарищ Рённиг, с такими настроениями не воюют!

Главная улица деревни выглядит устрашающе. На ней громоздятся разбитые телеги вперемешку с сельскохозяйственной техникой. Вид вызывает романтические, но тревожные ассоциации из времён Тридцатилетней войны. 

—Здесь поработал Т-34, — оценивающе протянул Винташ, — и люфтваффе добавило.

Дым пожаров воздвигает на горизонте волшебные замки и башни. Среди них, на фоне тускло-красного огненного неба, ползают медлительные гигантские удавы, уродливые горбатые твари, извивающиеся и разрывающиеся. Эти монстры сохраняют молчание, даже когда в их туши врезаются снопы идущего снизу огня. Они только вздымают тогда ещё выше свои зубчатые и горбатые спины. 

—Сбываются пророчества, — прозвучал рядом негромкий голос. И всем вспомнилось, что они читали на уроках в воскресной школе — про Судный день и всадников Апокалипсиса. Вот они, эти всадники.

И тут огненные чудовища обретают свой голос. Издали доносится жуткий, разрывающий уши вопль. Может быть, это собака, издыхающая голодной смертью, может быть, это горящая заживо корова, может быть женщина, которую насилуют. В этом крике выражена крайняя, библейская степень страдания живого существа.

Когда-нибудь мир поймёт, чтó он потерял вместе с Силезией. Это же страна, полная до краёв фантазией. Туман Исполиновых гор, например, это же не какой-то там безликий пар от стирки белья, который встретишь где угодно. Я лично видел там парусники на гребне вершин и индийские пагоды с колокольчиками на выступах крыш. А потом взошло солнце и залило все эти чудесные картины своим сиянием, и они исчезли. 

—Всё же Силезия ещё не потеряна, коллега Келлинг! — говорит Корманн.

—Но Бреслау!

—Бреслау ещё не Силезия.

—Нет, Бреслау — это и е с т ь Силезия.