Мы действительно скептически относимся к романтизму, когда он ведет к фантазиям. Однако куда опаснее любой фантазии нам видится банальность мысли в нации, которая по сути своей небанальна. Речь о мысли, воплощающейся в предельно обыденной поэзии – бедной, мелкой, обращенной исключительно к частной жизни индивидов. Напротив, великая поэзия всегда имела дело с глобальными противоречиями мира, с внутренними кризисами народа, ведущими к кризисам внешним. В этом смысле всякая великая поэзия была поэзией политической.

Частные интересы были возведены в ранг всеобщего дела, обретя идеологическое обоснование и ореол святости. Однако наших противников интересовала отнюдь не свобода, а власть. Если взглянуть на это с идеологической точки зрения, открывается поразительный парадокс: политическая свобода, которую либерализм так яростно требует от имени демократии, на деле предоставлена не народу. Народ по-прежнему остается под опекой, в то время как настоящая свобода доступна лишь светской элите, сосредоточившей в своих руках бразды правления. Для правящей элиты противника «свобода» имела сугубо утилитарный смысл. Прежде всего, это был простор для карьерных интересов, необходимый, чтобы вообще попасть в их круг. Далее, это был простор парламентаризма, который обеспечивал им властное положение, прикрывая его конституционностью. И наконец, это была возможность для бесконтрольных действий, позволявшая за фасадом народного представительства проводить, как в отношениях с собственным народом, так и с другими нациями, политику победителя. Стоило лишь отбросить мнимую правовую риторику, которую либерализм использует, апеллируя к свободе, и становилось ясно: саму вспышку Мировой войны они использовали для подмены понятий

Замысел Петра Великого повлек за собой последствия, которых сам император не мог предвидеть. Великороссия осталась одна. Но именно в этом одиночестве и произойдет долгожданная встреча: русского крестьянина Толстого с русской землей Толстого. Достоевский же явил причудливое мироощущение русского человека, его принятие мира звучит как отказ от настоящего: устремленность к истории и проповедь о грядущем. Россия сумеет вернуть себе утраченное вовне внутри своей собственной земли. Она вернет себе все политически, но сделает это мессиански, апокалиптически, через горнило собственной революции. Быть может, тогда воплотится в жизнь и политический смысл столь неудобной, но столь справедливой формулы Петра Великого: Россия – это не Азия и не Европа, а лишь сама Россия.